"сады" жак делиль

Поэма "Сады" Песнь четвертая" - Жак Делиль

Нет, страсть мою к полям ничем не остудить!
И кто бы за нее рискнул меня судить?
Вергилий и Гомер средь яростных баталий
И множество красот природы описали.
Гомер нарисовал неистовых коней,
И рать архейскую, и тучи стрел над ней,
И юношеский гнев бесстрашного Ахилла,
И бой, в котором кровь равнину обагрила,
И стены, что крушил трезубцем сам Нептун.
Но он порой любил смирять звучанье струн
И лучезарные живописать картины,
Где плодородные зеленые долины
Питают тучные обильные стада, -
Картины мирного довольства и труда.
Певец! Охотно я оставлю за тобою
Героев древности с их славною судьбою!
Наука о садах - вот мирный мой удел,
И нечто, кажется, я сделать в ней сумел.
Покрыли землю сплошь теперь в садах газоны,
И Флора щедрая на их ковер зеленый
Рассыпала цветы. Вершины скудных гор
Короной из ветвей украсил пышный бор. 

Но, чтоб богатствами такими насладиться,
Над доступами к ним вам нужно потрудиться,
Разумно проторить удобные пути,
Где, не топча траву, могли бы мы пройти
К пестреющим лугам, к сплетающимся кронам,
К твореньям скульпторов и стройным павильонам.
Дорожки, тропки нас к пейзажам поведут,
Что втуне, до поры невидимые, ждут;
Но намечать их план нельзя, не кончив сада,
А будет сад готов, - подскажет сам, где надо
Их проложить, дабы они туда вели,
Где спрятаны дары ухоженной земли,
Где лучшим образом откроются красоты -
Плоды трудов, любви, и вкуса, и заботы.
Закладывая сад, подумайте о том,
Что чужеземец-гость вдруг посетит ваш дом
И вы покажете ему владенья ваши,
Стремясь представить то. что необычней, краше;
Все и порадует его, и удивит:
Внезапность перемен, за видом - новый вид -
И гость уйдет от вас душою обогретым.
Пусть будет сад живым хозяина портретом!

Чтоб этого достичь, старайтесь избегать
Шаблонных образцов! Нам хочет навязать
Их мода, и теперь повсюду их засилье.
Сады Италии однажды нас пленили
Своей симметрией и пышностью. С тех пор
Усвоил этот стиль наш королевский двор,
А вслед за ним - и все. Линейкой без пощады
Все было спрямлено. Аллеи - как аркады,
Деревья - как полки подстриженных солдат -
Безмолвно ровными шеренгами стоят.
Такая красота слепит и поражает,
Но наших склонностей отнюдь не отражает.

А время новое - и вкус несет иной.
Идеи Англии к нам хлынули волной
И утвердили власть кривых, волнистых линий.
В почете лишь зигзаг, спираль и круг отныне.
Теперь, когда в такой ты попадаешь сад,
То, в нем запутавшись, поймешь - и сам не рад! -
Что ты уже устал, блужданья надоели,
А чем виднее цель - тем дальше ты от цели!
Бегите крайности! Срок моды невелик!
Как должен каждый сад иметь особый лик,
Так и дорожки в нем пусть вьются, как вам надо.
Одна бежит к ручью, и в том для вас отрада,
Другая - к статуе прекрасной приведет,
К беседке иль скамье; но каждый поворот
Не прихотью слепой быть должен продиктован,
А ясным замыслом того, кем сад основан,
Так, чтобы на пути встречался всякий раз
Какой-нибудь сюрприз, ошеломляя вас.
Но прихотливые изгибы, повороты
Не утомлять должны, не отбивать охоты
По множеству витков вышагивать спираль, -
А отдых дать душе, вам открывая даль.
Природа и сама подскажет вам порою
Рельефом местности - оврагом иль горою.
Удобно провести дорогу иногда
Там, где идущие на пастбище стада,
Ведомые чутьем, невольно выбирают
Кратчайший путь; по ней пастушки пробегают,
Спеша к себе домой, как будто невзначай, -
И ты, им следуя, дорогу намечай.
А коль она длинна или трудна преграда,
То нужно, чтоб в конце тебя ждала награда.
Коль красоты достичь стоит пред вами цель, -
Великих авторов примите за модель.

Они, чуть отклонись от линии сюжета,
Вас новой радостью вознаградят за это.
Вставной и словно бы ненужный эпизод
Своею прелестью в восторг вас приведет,
И вы, на миг забыв вам дорогих героев,
Потом вернетесь к ним, внимание утроив.
Вам дружбой жертвенной ужели Нис не мил?
Вас Андромахи плач ужель не умилил?
Вот так же и тропа, загнувшись вдруг подковой,
Откроет вам пейзаж негаданный и новый,
Мгновение назад не видный за холмом, -
И, не досадуя, пойдете вы кругом,
Поняв, что лишний путь - не труд и не помеха,
Коль вас пещера ждет, где вам ответит эхо,
Где свежесть влажная, и тень, и тишина;
За нею - синяя гладь озера видна,
А дальше - новый вид, широкий и просторный:
Бескрайние луга и рощ шатер узорный.. .
В мерцающей дали теряется ваш взгляд,
Доносит ветер трав медвяный аромат...
Вы восклицаете: "И это мне не снится?
О, как здесь хорошо! Куда еще стремиться?"
Но тропка вас ведет все дальше... Поворот -
И поражает вас внезапный переход
От радостных картин - к печали и покою,
И меланхолии, окрашенной тоскою
По прошлому, любви, беспечным юным дням,
По хрупкости того, что было мило вам.

Здесь забываешься невольно в размышленьях
О прожитых годах, о целях, о стремленьях,
О времени пустых волнений и тревог;
Пытаясь подвести свой жизненный итог,
Всплакнешь о светлых днях,
Столь быстро промелькнувших.
С улыбкою вздохнешь о горестях минувших.
Средь садоводов есть - увы! - немало тех,
Кто думает, что сад - лишь место для утех,
Всего, что может грусть навеять, избегает,
Деревья и кусты нарядно подстригает;
Там он изобразит гирлянду, там - фестон,
Амуру. Флора храм средь них воздвигнет он.
Но приедаются, как сладости, забавы,
К, заскучав от них, вы. несомненно, правы.
Дерзайте, думайте! Но - помня, что контраст
Ландшафту живость, мысль, оригинальность даст!
   
Вглядитесь: в чем секрет бессмертного Пуссена?  
Он пишет пастухов: вот праздничная сцена,
Где, взявшись за руки, кружится хоровод,
А тут же, рядом с ним, могильный холм встает.
Он, жизнь изобразив и смерть одновременно,
Напоминает гам о том, что счастье бренно,
И вот, любуясь тем, как юность хороша,
Печалью легкою смягчается душа,
Когда читаете вы надпись, где навечно
Стоит: "И я жила. в Аркадии беспечно".
О, как Пуссен был прав, когда соединил
С весельем праздников торжественность могил!
Нет в жизни радостей без горестной изнанки.
И там, где издавна покоятся останки
Вам дорогих людей, пусть памятник стоит.
Не бойтесь, что другим веселье он смутит.
Растите же в местах, которые священны,
Деревья, что зимой и летом неизменны:
Тис, темная сосна и строгий кипарис
Пусть караул несут, печально глядя вниз.
Чувствительной душе они друзьями станут.
Зеленый лавр и мирт - ведь и они не вянут -
Для славы и любви назначены. И пусть
Лишь кипарис хранит воспоминаний грусть.
Но здесь опасна фальшь. Придумывать не надо
Печали уголки для украшенья сада.
Кощунствен монумент иль урна - символ слез, -
Коль похоронен там ваш попугай иль пес!

А если близких нет, что спят в родной могиле, -
Оставьте место тем, кто век свой посвятили
Тяжелому труду на вашей борозде
И прожили всю жизнь в лишеньях и нужде.
Пусть мир вкушают тут безвестные потомки
Тех, кто не ведал битв прославленных и громких;
Побед на их плите могильной не сочтут;
Уделом их всегда был неустанный труд,
И скажут лишь о том посмертные скрижали,
Что родились они, страдали, умирали;
Но мы за то должны быть благодарны им,
И, уважение являя к их родным
И к тяжкой жизни их, достойной, честной, скромной,
В саду им выделить хоть уголок укромный.
Ведь каждый, увидав свой роковой порог,
Оглянется назад и подведет итог,
И каждый в этот миг - без всякого изъятья -
Так хочет ощутить родной руки пожатье
Иль горестной слезы хоть капельку тепла!
Кто может, не стыдясь, сказать, что жизнь прошла
В служенье родине, семье, престолу, богу,
Тот в свой последний час утешится немного
Сознаньем, что покой заслужен наконец.
А камень скажет нам: "Он добрый был отец,
Супруг и сын. Земля ему да будет пухом!"
И, глядя на него, возвысимся мы духом.

О, Музы, в дивном месте этом
Вы привлекли меня к перу;
В сени дерев я стал постом,
Под их же сенью и умру.

Такие контрасты ощущений, наполовину сладостных, наполовину грустных, волнующих душу противоречивыми чувствами, всегда производят глубокое впечатление. Это и заставило меня поместить среди жизнерадостных сцен в садах меланхолические образы урн и могил, увековечивших дружбу и добродетель.

О, Муза, голос твой столь чист и столь глубок!
Так посети и ты смиренный уголок
И память малых сих, простых и незаметных,
Почти мелодией и парой строк заветных!
Другие пусть поют любовь и красоту,
Пусть муза их, держа зеленый мирт в цвету,
В одеждах праздничных танцует, веселится...
Мы будем петь с тобой тех праведников лица,
Их добрый, честный взгляд и кроткие черты,
И на могилы их мы принесем цветы,

Вернемся же к садам. В них роль архитектуры
Бесспорна. Здания среди живой натуры -
Не памятники тем, кто нас покинул, нет! -
Л те строения, чьи формы, вид и цвет,
II так прекрасные, чаруют нас сильнее
На фоне зелени и в сочетанье с нею.
Да, надо строить их! Но - меру соблюдать.
Легко утратить вкус, коль моде угождать.
Стремясь соединить различнейшие стили,
Иные модники подряд нагромоздили
Ротонду, пагоду, беседку, обелиск -
Европу, Индию, Китай и Рим! А риск,
Что создан лишь хаос - безвкусицы примета -
Их не страшит: зато там есть все страны света!
   
Сад Стоу - образец, где вкус на высоте.
Непревзойденные по редкой красоте
И сами здания, и их расположенье.
Вас точно в Грецию уносят на мгновенье
Иль в Рим; но там живет и стиль иных времен,
Который предками хозяев привнесен,
И теми, кто поздней своим трудом по праву
Ему как первому в Европе создал славу.
Его гармония, пропорций красота
Показывают нам, что сделала чета,
Где добродетели гражданские блистали
И где семья, любовь и дружба процветали.
Привет тебе, искусств, добра и мира храм!
Что ж сострадания алтарь не виден там,
Хоть человечностью хозяева известны?
- Он есть у них в душе, а значит, повсеместно!
Не только дивный парк - их щедрости приют:
Они вокруг себя повсюду создают
В селе иль в городе, куда бы ни ступили,
Благополучие и, как бы без усилий,
Всем облегчают жизнь и помогают всем,
О благодарности не думая совсем.
Любой величины и внешности строенье
Пусть соответствует его предназначенью,
И украшеньями пустыми не должно
Быть смыслу вопреки оно отягчено.

Пусть ферма, коею хозяин так гордится,
В наряд, для города приличный, не рядится;
Дворец, который ей обязан красотой,
Богатство должен скрыть под строгой простотой.
Ведь и Армиды сад с его красою дивной
Поблек пред девичьей улыбкою наивной.
О, ферма! Тучность нив, фруктовые сады,
Стада и пастухи, и кони без узды,
Златого детства мир - поры, чей образ ясный
Живет в моей душе как некий сон прекрасный
И поднимает рой воспоминаний в ней;
В ветвях рулады птиц, что к вечеру слышней,
И мерный стук цепов, и скрип телег груженых,
И лица поселян, загаром обожженных...

Украсить сельский дом владельцу не во вред,
Но во дворец его преображать не след:
Нарядность сочетать здесь нужно с простотою,
Напоминающей идиллию по строю,
А расточительность и роскошь не нужны:
Вся прелесть этих мест в том, что они скромны.
И незачем скрывать и прятать то, что надо
Для жатвы, и косьбы, и сбора винограда.
Пусть веялки, плуги и бороны стоят,
Сараи, птичники пусть выстроятся в ряд.
Вы без стесненья их покажете любому -
Они на месте здесь, где примыкают к дому.
Украсит сельский вид любой домашний скот,
Когда он сыт, здоров и вдоволь ест и пьет.

Пусть живность всякая - собаки, овцы, птица
Свободно по двору гуляет и толпится.
Здесь - не дворец с его холодной красотой:
Все движется, живет естественной, простой
И шумной жизнью; здесь, под крышей из соломы
Иль черепичною, с порядком незнакомый
Кудахчет, крякает, гогочет и ревет
Четвероногий и летающий народ:
Здесь их республика, их царство, их правленье.
Какое разное по нравам населенье!
Так любопытно их повадки наблюдать.
Вот выводок цыплят ведет степенно мать.
Вот царственный петух. Надменней нет фигуры!
Он падишах, король. Беспрекословно куры
Бегут на зов его; он, властью упоен,
Повелевает здесь; легко взлетев на "трон",
Топорщит гребешок и, перья распуская,
Когда сбегается к нему наседок стая,
Оглядывает всех и в этот славный миг
Победно издает гортанный громкий крик.
Весь в перьях золотых, он, как султан в гареме,
Ревниво стережет своих наложниц племя.
Вот вышла птичница с корзинкою зерна.
Мгновенье - и она уже окружена,
Как вихрем, тучею кудахчущих пернатых.
Шум, драка, хлопанье... Забывши о цыплятах,
Слетелись куры к ней, хватают корм из рук,
И ей не разогнать их суетливый круг.

Да, ферма требует забот и попеченья,
Ухода, чистоты. А вот уж украшенья -
Излишни. Петуху красоты ни к чему.
Хорошее зерно куда нужней ему,
Чем золотой узор в курятнике по стенам.
Об этом сказано мудрейшим Лафонтеном.
О, если б Лафонтен попал на этот двор,
То все бы охватил его орлиный взор:
Всокомерного павлина одеянье,
И злого индюка глухое бормотанье,
И пары нежные влюбленных голубков,
И схватку молодых драчливых петухов,
Поддетых курочки кокетливой игрою, -
И он бы рек: "Любовь, ты погубила Трою!"

Но с удивлением вблизи я слышу вдруг
И неожиданный, и непривычный звук -
Рычанье, клекот, писк. .. Откуда бы им взяться?
А, здесь зверинец есть! Не надо удивляться:
Невиданных зверей и редких птиц свезли
Сюда из разных стран, со всех концов земли.
Здесь в клетках все они печально обитают;
Иные яркою окраскою блистают,
Иные - только тем, что трудно их достать
И стоит дорого их редкостная стать.
Красивых особей я предпочел бы редким.
И раз уж все они размещены по клеткам,
То сделал бы для них нарядной их тюрьму,
Коль все равно они не служат ничему.
Но жаль мне хищных птиц. Привыкшие к просторам,
К полету в небесах, угрюмо за забором
Они, нахохлившись, недвижные, сидят,
И полон горечи их потускневший взгляд.
Верните волю им! Расправить дайте крылья!
Они зачахнут здесь от скуки и бессилья.
Не может нравиться прикованный орел!
   
Однако аромат вдруг до меня дошел
Растений, что еще мне не были знакомы,
И я отправился, их запахом влекомый,
Туда, где под стеклом они растут в тепле,
Как на своей - увы! - покинутой земле.
Ах, как изысканна их хрупкая порода!
Но, кроме климата, ведь есть и время года!
Растеньям холода не повредят извне -
Ведь в парниках тепло - но в северной стране,
Где лето коротко, темны и долги зимы,
Не надо торопить цветенья: пусть, хранимы,
Они распустятся, когда и за стеклом
Пригреет солнышко, на них дохнув теплом!
Меня всегда влекли к себе оранжереи,
Их влажное тепло, когда, сквозь стекла грея,
В них солнце климат стран далеких создает,
И там цветет жасмин и ананас растет.
[Париж и Трианон составят нам гербарий
Деревьев и цветов обоих полушарий.
Кью тоже всяческой экзотикой богат;
Оранжереи в нем огромны - целый сад,
Где попадете вы на все широты света;
Там тысячи цветов и круглый год там лето,
Его растения в зеленой полутьме
Забыли родину и прижились в тюрьме.
 
Есть тьма возможностей и веских оснований
Для размещения в садах различных зданий
И множество для них удобных уголков.
Средь пышных елей - дом охотников-стрелков,
В излучине реки, под ивою склоненной,
Устройте изгородь купальни потаенной,
У тихой заводи, где речка глубока, -
Простую хижину, приют для рыбака;
Вдали от шумных мест воздвигните строенье
Для встречи с музами в тиши, в уединенье,
Для размышления. Поставить можно там
Достойный памятник отважным морякам,
Отдавшим жизнь свою волнам в краю далеком.
И он вас наведет на мысли о высоком.
Пусть башня вырастет повыше над холмом,
Там, где видна она издалека кругом,
Пусть наверху, над ней, пестрея и блистая,
Как птицы крыльями, полотнищ машет стая;
Сигнальные флажки так оживляют вид,
И каждый флаг цветной нам столько говорит,
Что вызывает гнев и ревность у богини
Стоустой, но - увы! - уже не нужной ныне.

Вот так все здания, что есть у вас в саду,
Не будут пустовать без пользы. Но в виду
Имейте каждый раз, что местоположенье
Диктует зданью вид, размер и назначенье.

Пропорций нарушать строенье не должно,
Чтоб выиграл пейзаж и нравилось оно.
И дело знающий сообразит строитель,
Что одиночества пустынную обитель,
Разумно поместить в безлюдье и глуши,
Где запустение и скромность хороши;
На людной площади смешно уединенье,
А храм в густом лесу не обнаружит зренье, -
На холм иль косогор его мы поместим,
Чтобы окрестности простерлись перед ним,
А сам он с вышины смотрел спокойно, строго,
Как чудо зодчества и как жилище бога.
Зато приют молитв, напротив, пусть стоит
Там, где от глаз чужих он тщательно укрыт.
Так среди озера часовня Радзивилла
Стоит на островке, где зданье зелень скрыла;
Столь пышен и ветвист деревьев плотный круг,
Что контур здания ты различишь не вдруг.
Внутри там нежный свет, покой и дух печали,
Распятье - перед ним колени преклоняли
Владельцы в тишине, не поднимая глаз;
Снаружи - множество цветов в десятках ваз,
И портик мраморный, водою окруженный,
Удвоен, зеркалом озерным отраженный.
Чуть дальше древние развалины видны,
А рядом спят быки, жарой утомлены,
У стен, где предков их дымилась кровь живая,
К языческим богам о милости взывая.
Так мастерство и вкус, историю и миф
С природной прелестью своей соединив,
Нам возвышая дух и услаждая чувства,
Стал этот островок созданием искусства,
Где каждый праздник - муз и граций торжество,
Часовня же - венец, жемчужина его.

Но свежесть, роскошь, блеск строений современных
Сравнятся ль прелестью с таящеюся в стенах
Старинных крепостей суровой красотой?
Как привлекателен шершавый и простой
Их камень, мхом, травой и плесенью покрытый,
Хранящий дух легенд, дождем веков омытый!
И учит многому и утешает нас
Неслышный будто бы, но внятный сердцу глас
Самой истории и судеб быстротечных,
Который нам несет познанье истин вечных.
Несчастий Мария свидетель, Карфаген,
Среди разрушенных до основанья стен
Искал себе в своих невзгодах утешенья
Тем, что прекрасен был и после разрушенья.

И ты, поэзия, моя судьба, мой рок!
Ты прочь меня вела от хоженых дорог,
От многолюдных мест: ведь ты была сестрою
И тайнам зодчества, и живописи строю;
Тобой научен я к минувшему любви.
Так ныне старину воспой, восстанови!

Вот остов небольшой часовенки старинной.
Сюда давным давно шли чередою длинной
Десятки жен, детей и чистых юных дев,
Сюда они несли молитв своих напев,
Прося всевышнего о щедром урожае.
Пред ней склоняюсь я, руины уважая.
Здесь пять веков назад стоял могучий форт.
Он защищал страну от вражеских когорт,
Вассалы буйные не раз пред ним дрожали -
Бойницы башен их в покорности держали, -
И в те нелегкие для мира времена
Не раз гремела здесь осада и война,
Летели тучи стрел и хлопали петарды,
Здесь бились Генрихи и храбрые Баярды...
А нынче меж камней кудрявится трава,
Но память о делах и подвигах жива.
Осколки давних лет и отгремевшей славы!
Да, выросли вкруг вас тенистые дубравы,
Но ваших стен зубцы легендами манят,
И ржавые мосты историю хранят.
А рядом - детский смех, птенцов выводят птицы...
Лишь тени тех, кому здесь доводилось биться,
Напоминают нам о предках, о боях. ..
Так помните, что здесь покоится их прах,
И сохраняйте все - мосты, бойницы, стены, -
Пусть юность пред былым склоняется смиренно.

А вот монастыря забытый, мертвый дом.
Все лесом заросло: найдешь его с трудом.
Молчание вокруг. И лишь сестра пустыни -
Задумчивость - одна здесь обитает ныне.
А прежде по ночам здесь теплились огни.
Молитвой и постом своп заполнив дни,
Жизнь богу посвятив, ютилась в кельях тесных
Покорная толпа монахинь бессловесных,
И таяли они, как свечи; так горят,
Мерцая, огоньки негаснущих лампад.
Витает до сих пор здесь дух молитвы истой,
Сосредоточенной, безропотной и чистой.
Весь контур здания, весь этот строгий вид
Чувствительным сердцам о многом говорит:
Массивных толстых стен замшелый грубый камень,
И купол, и алтарь, источенный веками,
И темных витражей затейливый узор,
И каменный, с цветной прохладной плиткой двор,
И свод святилища с его тяжелой кладкой,
Где было пролито немало слез украдкой
О детстве, о любви - о том, что навсегда
Зачеркнуто судьбой с вступлением сюда...
Порою кажется в прощальный час заката,
Что Элоиза здесь, раскаяньем объята,
Рыдает о грехах и обнимает крест. ..
Храните красоту и святость этих мест!
   
Но только никогда не делайте попыток
Подделкой заменить событий древний свиток 
И заново создать приметы давних лет
Там, где их не было, не может быть и нет.
Подъемный старый мост с бойницами на башнях,
Напоминающий о доблестях вчерашних,
Нельзя соорудить - на нем печать веков,
А сделанный вчера - увы! - он не таков!
Так, в шутку стариком одевшийся ребенок
Ни благородно сед, ни юношески тонок,
И выходки его нелепы и смешны.
Иное - подлинный кусочек старины:
Он в памяти хранит минувшие столетья.
Как на портрет, люблю ему в лицо смотреть я,
Легенды вспоминать из рыцарских времен,
И верю в то, что мне о них расскажет он.
Чем выше подвиги, тем память больше чтима.
Поля Италии! Блеск и победы Рима! -
Пример того, как все - богатство, слава, власть -
Непрочно, суетно и может быстро пасть;
Но памятники с их красою величавой
Любой украсят вид, служа ему оправой.
 
С течением веков руин растет число,
И пусть их большинство травою поросло -
Рим с Капитолием вовек неувядаем.
Мы и сейчас к нему в восторге припадаем,
Всегда прекрасен он, как время ни бежит,
И вечности портал его принадлежит!
Здесь мощных рек текли клокочущие воды,
Стенали в рабстве здесь плененные народы;
И термы, и дворцы разрушены давно,
И форумам восстать из праха не дано,
Но все ж с Овидием Гораций и Вергилий
Для нас величье их навеки сохранили,
И трижды счастлив тот искусный садовод,
Кто их использует и место им найдет.
Ведь время жадное их поглотить стремится,
Природа норовит заставить с нею слиться,
И даже в тех местах, где праздновал Помпеи
Победу над врагом со свитою своей,
Опять луга цветут и раздаются трели
Бесхитростной как вздох пастушеской свирели.
Зазеленели вновь поля былых боев,
Пасутся мирно там стада овец, быков,
А гордый обелиск, героям посвященный,
Повержен и зарос травой густо-зеленой;
На выжженной земле, из крови и золы,
Поднялся новый лес, растут его стволы,
И над останками воителей сраженных
Оливы, финики, кустарники в фестонах
Стремятся к небесам, чтоб каждою весной
Деянья римлян скрыть зеленою стеной,
А виноград и плющ, руины обвивая,
Хотят украсить их, морщины их скрывая.

Бывает часто так, что земли лишены
Остатков подлинной, почтенной старины,
Но в бронзе есть у вас иль в мраморе созданья -
Скульптуры мастеров, имеющих признанье.
К несчастью, нынче вкус стал непомерно строг:
Любой языческий в садах запретен бог, -
И Рим, и Греция равно гонимы стали.
А почему? Ведь мы их с детства почитали.
Они - работники: тот - пахарь, тот - кузнец,
Охотник, иль пастух, иль воин, наконец.
Зачем же их лишать и почвы, и опоры?
Как зацветут цветы без лучезарной Флоры?
Скульптура нам дает богатство, тонкость чувств.
Язычество, друзья, ведь это - культ искусств!
Но - только подлинных! Подделки мы отринем!
Богам без мужества, без грации богиням
Закроем путь в сады. А тех, кто дорог вам,
Распределим по их занятьям и правам.
Пан должен жить в лесу. Что делают Дриады
В воде? Пусть там живут Тритоны и Наяды.
За что наказан Нил? Ему поручен пост
Под старым деревом, средь шума птичьих гнезд!
Нетрудно потерять, увлекшись, чувство меры,
Но для чего в саду львы, тигры и пантеры?
Ведь даже чучела - и те внушают страх!
Не надо помещать в укромнейших местах
Фигуры бдительных, свирепых, злобных стражей,
Пусть Цезаря они изображают даже!
Там привлекательны и отдых, и досуг,
Они же мрачный тон дают всему вокруг.

Владельцу каждому всегда стремиться надо
Устроить маленький Элизиум из сада.
Так пусть белеют там, в концах прямых аллей,
Из мрамора Амур, Гермес и Гименей,
Пусть, натянув свой лук, как солнце из тумана,
Возникнет гордая, прекрасная Диана!
Там, где прозрачна тень и где листва густа,
Спокойствие их поз и линий чистота,
На теплом мраморе игра теней и света,
И рядом темный пруд, бездонный, словно Лета
Столь упоительный подарят вам покой,
Что вы забудете о толчее людской,
О предках вспомните со светлою печалью,
Невзгоды отойдут и станут зыбкой далью,
И добродетели преодолеют зло,
Как будто бы с земли оно навек ушло...
Пусть не воитель там стоит, увековечен,
А тот, чей путь добром, гуманностью отмечен;
Там мудрый Фенелон, иль Генрих и Сюлли
Средь статуй место бы по праву обрели.
Сажайте там цветы! Я бы осыпал ими
Тех, кто вдали от нас деяньями своими
Добру и знаниям прокладывали путь.
   

Здесь Кука хочется, вздохнув, упомянуть. 
О нем и Франция, и Англия жалели.
Отвагою своей он доказал на деле,
Что в страны дикие, где нрав племен суров,
Мы можем привезти коней, овец, коров,
Создать культуру там и дать ремесла людям,
Коль их не угнетать, а обучать мы будем.
Кук! Жизнью заплатил ты за чужой разбой!
Лишь добрые дела водились за тобой.
Когда твои суда к туземцам подплывали,
Благодеянья им и мир они давали,
И, хоть британец ты от головы до ног,
Ты сыном Франции достойным быть бы мог.
А родина тебя не так благодарила,
Как доброта твоя и смелость заслужила!
Тебя щадил Нептун, тебя жалел Борей,
Но светоч разума стал жертвой дикарей!
Ах, память бед его и жертвы не напрасной
Природу сделает лишь более прекрасной:
Хоть сирый прах его от наших мест далек,
Бюст Кука осенит эдемский уголок
И благородством черт, и мудрости сияньем,
И нашей гордости и жалости слияньем.

Учить сажать сады - полезный, нужный путь.
Нужнее - научить любить их: в этом суть!
А интересные истории играли
В ученье роль важней, чем прописи морали;
И я попробую вам рассказать одну -
Про давние века, глухую старину,
О мудром короле, седом Абдолониме.
Средь царственных особ его известно имя.
Он жил в тиши, уйдя от королевских дел,
И сам возделывал земельный свой надел.
Решив о царственном забыть происхожденье,
В труде и отдыхе он черпал наслажденье,
И безмятежен был покой его души,
Владенья же его - отменно хороши.
Там слева был Сидон и порт морской широкий,
А справа - темный лес: ливанский кедр высокий
Там рос ступенями огромных мощных крон
На некрутых холмах, горами окружен.
Холмы спускались вниз пологою долиной,
Где две реки слились и синей лентой длинной
Стекали в дивный сад; к востоку обращен,
От знойных ветров он был лесом защищен:
Там кипарисов круг и сосен с пышной кроной
Над садом распростер большой шатер зеленый,
И сад легко дышал в его густой тени,
Весь в наливных плодах - лишь руку протяни.
Надрезов на стволах не делали руками -
И нард, и мирра с них сочились струйкой сами;
Куда ни посмотри - благоухая, рос
Лимон иль апельсин, гранат иль абрикос;
А рядом белизной сверкали небывалой
Из разных мраморов искрящиеся скалы
С прожилкой пурпурной, лазурной, золотой -
И наслаждался глаз их дикой красотой, -
Не тронутой резцом, природной, первозданной, -
Сильней, чем скульптора работой филигранной.
Меж них кудрявились цветущие кусты,
И нежный аромат их яркие цветы
Своим дыханием вокруг распространяли;
К ним ивы грустные свои власы склоняли,
А рядышком паслись на бархате полей
Стада - древнейшее наследье королей.
Не раз говаривал Абдолоним брадатый:
"Король был пастырем для подданных когда-то,
Теперь же, в новые, лихие времена,
Власть короля одних опасностей полна".
Чтоб в государственных не погрязать вопросах,
Он царский жезл сменил на свой пастуший посох
И с радостной душой, как жил в раю Адам,
То убирал свой сад, то уходил к стадам.
А юный сын его всегда с отцом был рядом.
Абдолоним был стар, но статен, с твердым взглядом,
С могучей, возрастом не согнутой спиной,
С кудрявой бородой, блестящей сединой,
С румянцем на щеках, упругою походкой,
С улыбкой мудреца, приветливой и кроткой,
Но на челе его прочли бы вы без слов:
"Любой удар судьбы я отразить готов".
Любимый сын его входил в года расцвета,
Но, как весну в саду уже сменяет лето,
Он от младенчества шел к юности: пушок
Уже, как тень, ему на подбородок лег,
Взгляд был открыт и горд, и даже в эти годы
В нем что-то виделось от царственной породы.
Когда под вечер зной спадал и уходил,
Кончался день труда и ужин кончен был,
Они вдвоем не раз большую книгу брали
И в ней историю печальную читали
О царствах, о войне, жестокостях, боях,
О преступлениях, интригах, королях,
Погибших от руки родных сынов иль братьев...
Отец вздыхал о них, но не жалел, утратив
Их власть, о том, что с ней утратил также трон.
А сын, напротив, был взволнован, распален,
В нем гордость юная и предков кровь играла,
И хоть рука отца тот детский пыл смиряла
И скромность жизни их ему была мила,
Его душа уже томилась и ждала.

Так маленький росток, невзрачный и тщедушный.
Корнями влагу пьет, листвой - нектар воздушный,
Дубами защищен, он прячется в тени,
Но знает: станет он могучим, как они.
Там издавна стоял посередине сада
Алтарь, увитый весь ветвями винограда.
Однажды вечером, в час отдыха, когда
Ухожены кусты и вылита вода,
Чтоб напоить цветы, поникшие от зноя,
Отец и сын вдвоем с их жертвою дневною
Явились к алтарю, дабы богам воздать
Дань благодарности за мир и благодать.
Все лаской, тишиной и благостью дышало,
И солнце алое свои лучи бросало
На розовый морской мерцающий простор,
И нежный ветерок слетал неслышно с гор.
В тот час природа им с улыбкою внимала
И снисходительно их жертву принимала.
Все пело гимны ей: свободно в небеса
Вздымались песнь цветов, деревьев голоса,
И ароматы трав, и вьющихся растений
Сливались в стройный хор неслышных песнопений.
И, первым обратись к богам - по старшинству, -
Воздевши руки ввысь, в густую синеву,
Абдолоним просил о милости верховной
К нему и к отроку, весь род людской греховный
Молил он оберечь от горестей и бед.
И вторил сын мольбам Абдолониму вслед.
Один был образцом безгрешной жизни длинной,
Другой - наивности и юности невинной.
Олимп растроган был их искренней мольбой,
И боги слушали, в согласье меж собой,
Как пылкий юноша и старец умудренный
Взывали к ним четой коленопреклоненной.

Но эту тишину прорезал грубо вдруг
Протяжный вой рогов и труб военных звук.
Отрядами солдат заполнилась округа,
И мальчик побледнел и вздрогнул от испуга.
Но молвил, сохранив спокойствие, старик:
"Пусть не страшат тебя, мой сын, их шум и крик.
Богач нашествия чужих солдат боится,
А с бедным ничего дурного не случится".
И он у алтаря, как был, спокойно встал.
Но резкий голос труб вторично зазвучал
Так, словно оглушить намерен был полмира.
То был сам Александр, завоеватель Тира!
Да, полководец к ним решил явиться сам.
Устал он, проходя по выжженным дворцам,
Сметать царей, как пух, с опустошенных тронов,
И в этот сад вступил, ни лепестка не тронув.
Понравились ему - то был его каприз -
Ворота скромные и их резной карниз,
Живая изгородь из роз и из жасмина,
И мирная пред ним представилась картина.
Разрушив тысячи оград, дворцов, колонн,
Пред этой простотой остановился он,
Остановил солдат, идущих в окруженье,
И, сделав шаг, застыл в невольном уваженье,
Увидев, как пред ним спокойные стоят
Отец и сын. На них он устремил свой взгляд
И вдруг почувствовал, что страсти в нем смолкают
И пыл воинственный в душе его сникает.
Увидел мысленно он свой кровавый путь
И понял, что пора душою отдохнуть.
Он к старцу подошел и, словно ненароком,
Сказал: - Как странно! Здесь все служит мне упреком.
Я понял вдруг, что жил всю жизнь свою не так.
Король любой страны был мой смертельный враг,
Я их свергал, брал в плен и многих уничтожил...
Но счастья я не знал и жизнь напрасно прожил.
Теперь мне не уйти от справедливой мзды.
Ты правил некогда. Прими теперь бразды!
Устал я всем нести нужду, несчастья, беды,
Так не лишай меня единственной победы,
Необходимой мне, народам и богам.
Тебе я с радостью правленье передам!
- Я знаю, ты всегда распределял короны,
То отбирал, а то дарил их благосклонно,
И даже вот такой укромный уголок
От глаз твоих спасти правителей не мог, -
Сказал Абдолоним. - Ну что ж, бразды правленья
Приму я. Видно, то - самой судьбы веленье.
Здесь мирно, счастливо я дожил до седин
И жил бы до конца. Но у меня есть сын.
И только для него моя рука готова
Дать подпись. Я уйду из-под родного крова,
Но эту ночь дай здесь побыть мне одному,
А завтра скипетр я из рук твоих приму.
И гордый Александр доволен был ответом,
А мальчик, что дрожа присутствовал при этом,
Был так ошеломлен и горд отцом, и рад,
Что сплел венок из роз - был ими полон сад -
И лавров, издавна одобренных Беллоной,
И преподнес царю. С улыбкой умиленной
Тот голову склонил и дал надеть венец.
Он обнял мальчика, как любящий отец;
Был взгляд его в тот миг уверенности полон,
Что наконец себе преемника нашел он,
И, удаляясь, он со вздохом оглядел
Сад, сына и отца, счастливый их удел.
Он им завидовал. Но уходил в надежде,
Что ныне станет жить совсем не так, как прежде,
Когда гордился тем, что мир завоевал,
Но счастлив истинно ни часу не бывал.
Да, лишь теперь, познав тщеславие мирское,
Остаток дней своих он проведет в покое.

Абдолоним не спал. Когда взошла заря,
Он сына разбудил и обнял, говоря:
- Ну, что же, час настал. То - час закабаленья.
Я слово дал - и вот беру бразды правленья.
Я этот груз беру не радуясь - скорбя.
Когда же я умру - он ляжет на тебя.
Мне жаль тебя, мой сын. Как тяжко это бремя!
Как быстро протекло свободы нашей время!
Здесь труд не в тягость был, и сад наш круглый год
Лишь радость нам давал - ни тягот, ни хлопот!
Отныне жизнь нас ждет - увы! - совсем иная,
И мы не раз вздохнем, о прошлом вспоминая...
О, если бы хоть тем был облегчен мои рок,
Что счастье подданных я обеспечить смог!
Здесь, в этой хижине, где жизнь легка простая,
Мы были счастливы и жили, не считая
Ни дней, ни месяцев. Они легко текли.
Так безмятежно жить не могут короли!
Их жизнь идет в борьбе, в опасных поворотах...
Утешь меня в моих мучительных заботах!
Лишь зная, что народ от бедствий огражден,
Я встречу смерть, сочтя, что я вознагражден.
Последний бросив взгляд на дом, плющом увитый,
Он двинулся к дворцу с торжественною свитой.
Но только он вступил на мраморный порог,
Как на сердце ему обрушился поток
Дум, ликов прошлого, теней, воспоминаний
О детских радостях и о поре страданий,
И, проходя палат знакомый длинный ряд,
Он сам не понимал, несчастлив он иль рад.
Но радость подданных, веселье, вина, яства
Утешили его, и понял он, что паства
Ждет от него добра. И этим окрылен,
Он твердою ногой вступил на царский трон.
Он мудрым был царем, и мы считать не будем,
Как много добрых дел он сделал честным людям.
В его руке для них был скипетр не тяжел,
А по его следам потом и сын пошел.
Но часто, от забот и дел ища услады,
Он уходил тайком в тень дорогого сада,
Садился на скамью под дубом, над рекой,
И как бы вновь впивал минувших дней покой.

См. продолжение:
Жак Делиль. Поэма "Сады"